Неточные совпадения
Он прикинул воображением места, куда он мог бы ехать. «Клуб? партия безика, шампанское с Игнатовым? Нет, не поеду. Château des fleurs, там найду Облонского, куплеты, cancan. Нет, надоело. Вот именно за то я
люблю Щербацких, что сам лучше делаюсь. Поеду домой». Он прошел прямо в свой номер у Дюссо, велел подать себе ужинать и потом, раздевшись, только успел положить голову на подушку, заснул крепким и спокойным, как всегда,
сном.
Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор
любил.
Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах! долго я забыть не мог
Две ножки… Грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во
снеОни тревожат сердце мне.
Но не теперь. Хоть я сердечно
Люблю героя моего,
Хоть возвращусь к нему, конечно,
Но мне теперь не до него.
Лета к суровой прозе клонят,
Лета шалунью рифму гонят,
И я — со вздохом признаюсь —
За ней ленивей волочусь.
Перу старинной нет охоты
Марать летучие листы;
Другие, хладные мечты,
Другие, строгие заботы
И в шуме света и в тиши
Тревожат
сон моей души.
Он
любил музыку, певал, аккомпанируя себе на фортепьяно, романсы приятеля своего А…, цыганские песни и некоторые мотивы из опер; но ученой музыки не
любил и, не обращая внимания на общее мнение, откровенно говорил, что сонаты Бетховена нагоняют на него
сон и скуку и что он не знает лучше ничего, как «Не будите меня, молоду», как ее певала Семенова, и «Не одна», как певала цыганка Танюша.
Она была очень набожна и чувствительна, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры,
сны; верила в юродивых, в домовых, в леших, в дурные встречи, в порчу, в народные лекарства, в четверговую соль, в скорый конец света; верила, что если в светлое воскресение на всенощной не погаснут свечи, то гречиха хорошо уродится, и что гриб больше не растет, если его человеческий глаз увидит; верила, что черт
любит быть там, где вода, и что у каждого жида на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома, холодной воды, сквозного ветра, лошадей, козлов, рыжих людей и черных кошек и почитала сверчков и собак нечистыми животными; не ела ни телятины, ни голубей, ни раков, ни сыру, ни спаржи, ни земляных груш, ни зайца, ни арбузов, потому что взрезанный арбуз напоминает голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник и провозвестник Иисуса Христа.
Бальзаминова. Какой странный
сон! Уж очень прямо; так что-то даже неловко: «Я вас
люблю и обожаю»… Хорошо, как так и наяву выдет, а то ведь сны-то больше всё наоборот выходят. Если бы она ему сказала: «Господин Бальзаминов, я вас не
люблю и вашего знакомства не желаю», — это было бы гораздо лучше.
Бальзаминов. Да помилуйте! на самом интересном месте! Вдруг вижу я, маменька, будто иду я по саду; навстречу мне идет дама красоты необыкновенной и говорит: «Господин Бальзаминов, я вас
люблю и обожаю!» Тут, как на смех, Матрена меня и разбудила. Как обидно! Что бы ей хоть немного погодить? Уж очень мне интересно, что бы у нас дальше-то было. Вы не поверите, маменька, как мне хочется доглядеть этот
сон. Разве уснуть опять? Пойду усну. Да ведь, пожалуй, не приснится.
Он лежал на спине и наслаждался последними следами вчерашнего свидания. «
Люблю,
люблю,
люблю», — дрожало еще в его ушах лучше всякого пения Ольги; еще на нем покоились последние лучи ее глубокого взгляда. Он дочитывал в нем смысл, определял степень ее любви и стал было забываться
сном, как вдруг…
— Бабушка нейдет! Бабушка не
любит! — шептала она с тоской, отрезвившись на минуту от
сна. — Бабушка не простит!
— В Ивана Ивановича — это хуже всего. Он тут ни
сном, ни духом не виноват… Помнишь, в день рождения Марфеньки, — он приезжал, сидел тут молча, ни с кем ни слова не сказал, как мертвый, и ожил, когда показалась Вера? Гости видели все это. И без того давно не тайна, что он
любит Веру; он не мастер таиться. А тут заметили, что он ушел с ней в сад, потом она скрылась к себе, а он уехал… Знаешь ли, зачем он приезжал?
Покажись ты мне хоть разочек теперь, приснись ты мне хоть во
сне только, чтоб только я сказал тебе, как
люблю тебя, только чтоб обнять мне тебя и поцеловать твои синенькие глазки, сказать тебе, что я совсем тебя уж теперь не стыжусь, и что я тебя и тогда
любил, и что сердце мое ныло тогда, а я только сидел как лакей.
«Чему она так радуется?» — думал Привалов и в то же время чувствовал, что
любит эту добрую Павлу Ивановну, которую помнил как сквозь
сон.
Сергей Привалов помнил своего деда по матери как сквозь
сон. Это был высокий, сгорбленный седой старик с необыкновенно живыми глазами. Он страстно
любил внука и часто говорил ему...
Но вообще я не
люблю этого дерева и потому, не остановись в осиновой роще для отдыха, добрался до березового леска, угнездился под одним деревцем, у которого сучья начинались низко над землей и, следовательно, могли защитить меня от дождя, и, полюбовавшись окрестным видом, заснул тем безмятежным и кротким
сном, который знаком одним охотникам.
— Милая моя, кого же ты
любишь, как не меня? Нет, это пустой, смешной
сон!
— Да, ласкай меня, спаси меня! мне снился гадкий
сон, мне снилось, что я не
люблю тебя.
Но когда жена заснула, сидя у него на коленях, когда он положил ее на ее диванчик, Лопухов крепко задумался о ее
сне. Для него дело было не в том,
любит ли она его; это уж ее дело, в котором и она не властна, и он, как он видит, не властен; это само собою разъяснится, об этом нечего думать иначе, как на досуге, а теперь недосуг, теперь его дело разобрать, из какого отношения явилось в ней предчувствие, что она не
любит его.
«Миленький мой, ты заработался, все для меня; какой ты добрый, как я
люблю тебя», проговорила она сквозь
сон.
— Тогда, действительно, они будут мне приятны. Я и так
люблю их, но тогда мне приятнее будет иметь их. Но, Верочка, ты была задумчива, ты думала о своем
сне. Позволишь ли ты мне просить тебя, чтоб ты побольше рассказала мне об этом
сне, который так напугал тебя?
Но я
люблю полунощные страны
Мне любо их могучую природу
Будить от
сна и звать из недр земных
Родящую, таинственную силу,
Несущую беспечным берендеям
Обилье жит неприхотливых.
Ведь были же и у нее минуты забвения, в которые она страстно
любила своего будущего малютку, и тем больше, что его существование была тайна между ними двумя; было же время, в которое она мечтала об его маленькой ножке, об его молочной улыбке, целовала его во
сне, находила в нем сходство с кем-то, который был ей так дорог…
Мы встречали Новый год дома, уединенно; только А. Л. Витберг был у нас. Недоставало маленького Александра в кружке нашем, малютка покоился безмятежным
сном, для него еще не существует ни прошедшего, ни будущего. Спи, мой ангел, беззаботно, я молюсь о тебе — и о тебе, дитя мое, еще не родившееся, но которого я уже
люблю всей любовью матери, твое движение, твой трепет так много говорят моему сердцу. Да будет твое пришествие в мир радостно и благословенно!»
Но я подозревал, что он и сам
любит побасенки больше Псалтыря; он знал его почти весь на память, прочитывая, по обету, каждый вечер, перед
сном, кафизму вслух и так, как дьячки в церкви читают часослов.
Я вам не желаю таких
снов, князь, хоть я вас действительно, может быть, не
люблю.
Александра Ивановна
любила, например, очень подолгу спать и видела обыкновенно много
снов; но
сны ее отличались постоянно какою-то необыкновенною пустотой и невинностью, — семилетнему ребенку впору; так вот, даже эта невинность
снов стала раздражать почему-то мамашу.
Я выучил наизусть, что́ какой
сон значит, и долго
любил толковать
сны свои и чужие, долго верил правде этих толкований, и только в университете совершенно истребилось во мне это суеверие.
Я, конечно, и прежде знал, видел на каждом шагу, как
любит меня мать; я наслышался и даже помнил, будто сквозь
сон, как она ходила за мной, когда я был маленький и такой больной, что каждую минуту ждали моей смерти; я знал, что неусыпные заботы матери спасли мне жизнь, но воспоминание и рассказы не то, что настоящее, действительно сейчас происходящее дело.
На вопрос генерала:"Что сей
сон значит?" — губернатор несколько нахмурился, ибо просторечия даже в разговоре не
любил, а как сам говорил слогом докладных записок, так и от других того требовал.
Все это слишком ясно, все это в одну секунду, в один оборот логической машины, а потом тотчас же зубцы зацепили минус — и вот наверху уж другое: еще покачивается кольцо в шкафу. Дверь, очевидно, только захлопнули — а ее, I, нет: исчезла. Этого машина никак не могла провернуть.
Сон? Но я еще и сейчас чувствую: непонятная сладкая боль в правом плече — прижавшись к правому плечу, I — рядом со мной в тумане. «Ты
любишь туман?» Да, и туман… все
люблю, и все — упругое, новое, удивительное, все — хорошо…
Я не скажу вам, что я вас
люблю, но я о вас всегда думаю, я вижу вас во
сне, я… чувствую вас…
Надо пожить между них, в этом безобразии, вот как мы с вами живем, побывать на всех этих сходках, отведать этой яичницы — тогда другое запоешь. Самобытность! просвещение! Скажите на милость, зачем нам тревожить их? И если они так
любят отдыхать, не значит ли это que le sommeil leur est doux? [что
сон им сладок? (франц.)]
После чаю обыкновенно начиналось чтение. Капитан по преимуществу
любил книги исторического и военного содержания; впрочем, он и все прочее слушал довольно внимательно, и, когда Дианка проскулит что-нибудь во
сне, или сильно начнет чесать лапой ухо, или заколотит хвостом от удовольствия, он всегда погрозит ей пальцем и проговорит тихим голосом: «куш!»
— Поклянись мне, Жак, — начала она, глотая слезы, — поклянись над гробом матушки, что ты будешь
любить меня вечно, что я буду твоей женой, другом. Иначе мать меня не простит… Я третью ночь вижу ее во
сне: она мучится за меня!
Знаешь, Шатушка, я
сон какой видела: приходит он опять ко мне, манит меня, выкликает: «Кошечка, говорит, моя, кошечка, выйди ко мне!» Вот я «кошечке»-то пуще всего и обрадовалась:
любит, думаю.
Подойдя к окну своей спальни, он тихо отпирал его и одним прыжком прыгал в спальню, где, раздевшись и улегшись, засыпал крепчайшим
сном часов до десяти, не внушая никакого подозрения Миропе Дмитриевне, так как она знала, что Аггей Никитич всегда
любил спать долго по утрам, и вообще Миропа Дмитриевна последнее время весьма мало думала о своем супруге, ибо ее занимала собственная довольно серьезная мысль: видя, как Рамзаев — человек не особенно практический и расчетливый — богател с каждым днем, Миропа Дмитриевна вздумала попросить его с принятием, конечно, залогов от нее взять ее в долю, когда он на следующий год будет брать новый откуп; но Рамзаев наотрез отказал ей в том, говоря, что откупное дело рискованное и что он никогда не позволит себе вовлекать в него своих добрых знакомых.
Она видела, как Иудушка, покрякивая, встал с дивана, как он сгорбился, зашаркал ногами (он
любил иногда притвориться немощным: ему казалось, что так почтеннее); она понимала, что внезапное появление кровопивца на антресолях должно глубоко взволновать больного и, может быть, даже ускорить развязку; но после волнений этого дня на нее напала такая усталость, что она чувствовала себя точно во
сне.
— Ах! Что ты говоришь! Она, верно, умерла теперь с горя по мне. Я любимый был у нее сын. Она меня больше сестры, больше всех
любила… Она ко мне сегодня во
сне приходила и надо мной плакала.
Мы с ними плакали, бродили
Вокруг зубчатых замка стен,
И сердцем тронутым
любилиИх тихий
сон, их тихий плен...
Утром после всех этих
снов Людмила почувствовала, что страстно влюблена в Сашу. Нетерпеливое желание увидеть его охватило Людмилу, — но ей досадно было думать, что она увидит его одетого. Как глупо, что мальчишки не ходят обнаженные! Или хоть босые, как летние уличные мальчишки, на которых Людмила
любила смотреть за то, что они ходят босиком, иной раз высоко обнажая ноги.
— Более же всего я
люблю сомов, даже во
снах, знаете, вижу их нередко…
— Чаю, чаю, сестрица! Послаще только, сестрица; Фома Фомич после
сна любит чай послаще. Ведь тебе послаще, Фома?
Гувернантка эта очень
любила литературу и сама пописывала стишки; она приохотила Елену к чтению, но чтение одно ее не удовлетворяло: она с детства жаждала деятельности, деятельного добра; нищие, голодные, больные ее занимали, тревожили, мучили; она видела их во
сне, расспрашивала об них всех своих знакомых; милостыню она подавала заботливо, с невольною важностью, почти с волнением.
— Да… Болгария! — пролепетала Анна Васильевна и подумала: «Боже мой, болгар, умирающий, голос как из бочки, глаза как лукошко, скелет скелетом, сюртук на нем с чужого плеча, желт как пупавка — и она его жена, она его
любит… да это
сон какой-то…» Но она тотчас же спохватилась. — Дмитрий Никанорович, — проговорила она, — вы непременно… непременно должны ехать?
Ей представилась пленительная картина постепенного пробуждения и воспитания дикаря, у которого не было недостатка ни в уме, ни в чувствах, погруженных в непробудный
сон, который будет еще более
любить ее, если это возможно, в благодарность за свое образование.
Изумленный, даже встревоженный Алексей Степаныч, как будто упавший с неба, как будто разбуженный от сладкого
сна, думая успокоить жену, уверял с совершенною искренностью, что всё прекрасно и всё бесподобно, что это всё ее одно воображение, что ее все
любят и что разве может кто-нибудь ее не
любить?..
— Ну, да теперь кончено! — сказал приятель, закуривая сигару, чтобы разогнать
сон. — Одно только: ты еще не
любил и не знаешь, чтò такое
любить.
Но если он
Вас
любит, если в вас потерянный свой
сонОн отыскал — и за улыбку вашу, слово,
Не пожалеет ничего земного!
Но если сами вы когда-нибудь
Ему решились намекнуть
О будущем блаженстве — если сами
Не узнаны, под маскою, его
Ласкали вы любви словами…
О! но поймите же.
— Не на радость!.. Нет, Юрий Дмитрич, я не хочу гневить бога: с тобой и горе мне будет радостью. Ты не знаешь и не узнал бы никогда, если б не был моим супругом, что я давным-давно
люблю тебя. Во
сне и наяву, никогда и нигде я не расставалась с тобою… ты был всегда моим суженым. Когда злодейка кручина томила мое сердце, я вспоминала о тебе, и твой образ, как ангел-утешитель, проливал отраду в мою душу. Теперь ты мой, и если ты также меня
любишь…
Так и заснул навсегда для земли человек, плененный морем; он и женщин
любил, точно сквозь
сон, недолго и молча, умея говорить с ними лишь о том, что знал, — о рыбе и кораллах, об игре волн, капризах ветра и больших кораблях, которые уходят в неведомые моря; был он кроток на земле, ходил по ней осторожно, недоверчиво и молчал с людьми, как рыба, поглядывая во все глаза зорким взглядом человека, привыкшего смотреть в изменчивые глубины и не верить им, а в море он становился тихо весел, внимателен к товарищам и ловок, точно дельфин.
По прежнему он
любил рассказывать свои
сны и никогда не мог изложить содержание прочитанной им книжки, не прибавив от себя чего-то странного.